ЧАСТЬ 1. ИЗМЕНА (отрывок)
...
А в июне они впервые в жизни поссорились всерьез, по-настоящему. Конечно, они ругались и до этого! Но это был своего рода театр – Марина прекрасно понимала, что Лешему нужно время от времени «спустить пар», поорать вволю, и кончалось все обычно смехом и страстным примирением. А в тот раз…
«И ведь рассказать кому – не поверят!» – уныло думала она, лежа без сна и без Лёшки под боком: он ушел спать в мастерскую. Никто не поверит, что поссорились они… из-за живописи Николая Фешина! Фешин был вторым Лёшкиным кумиром – после Врубеля. Везде, где бывал, он старался увидеть фешинские картины, покупал альбомы, репродукция портрета Вари Адоратской висела у него в мастерской на стене, а когда был в Америке, специально потащился в Нью-Мексико – в Таос, где находился дом Фешина. Марина честно рассматривала альбомы и каталоги, пытаясь понять, что так волнует Лёшку, но он говорил – бесполезно! Надо смотреть оригиналы.
Однажды увлекся и произнес целую речь: «В репродукции все плоско, а у него фактура – как бушующее море, ураган, стихийное бедствие! Я сам художник, а понять не могу, как и чем он писал: кистью, мастихином, пальцами?! Вот эта картинка, смотри: она не передает НИЧЕГО! Ничего, кроме композиции и цвета – цвет относительный, конечно. Вроде бы мешанина красок, как ты говоришь, но нет: все неимоверно точно и продумано. И вдруг из этого красочного мессива проявляется прекрасное девичье лицо – отрешенное, печальное, потусторонее...
Ты знаешь, мне кажется, Фешина подделать, скопировать – невозможно! Рисунок, композиция, тон, цвет – это да. Но повторить это яростное безумство красочного мазка – то вдоль, то поперек полотна, то по диагонали – НЕВОЗМОЖНО! Он словно… словно вырывается с поверхности в другое измерение!
Вот, посмотри: портрет Лепилова! Здесь, в книжке, он просто никакой, а живьем – я видел в Русском музее – это такой пир черного цвета! Масса оттенков! Как написан этот черный пиджак – это надо видеть, долго рассматривать. По этому пиджаку надо путешествовать, экскурсии водить!
А его обнаженные?! Фешин их не щадит, не стилизует, знаешь, под всяких сильфидок и венерок – они все живые, мясистые, со складками, но это не кустодиевский пышный зефир и мармелад! Это именно мясо – плоть, жаркая и желанная. Вот эта, смотри, написана этюдно, даже не дописана, и вблизи она… словно наспех слеплена из теста, а издали – светится, тает! Живет! А эта – из Третьяковки – сделана совсем иначе! Вообще особняком, единственная такая: никого бушующего моря, никакой пастозности – тонкие лессировки, сквозь которые грунт виден и рисунок просвечивает, а энергичный мазок только по волосам и фону. Как, почти без краски, сделал он это живое, дышащее, прекрасное и бесстыдное женское тело?! Как?»
И вот теперь Злотников из Нижнего Новгорода, где проходила его персональная выставка, съездил в Казань, где было большое собрание работ Фешина – его пустили в запасники и он вернулся, полный впечатлений: еще бы, держал в руках картины кумира! Сначала ничто не предвещало ссоры, наоборот – Марине показалось, что возвращается прежнее. Лёшка увлеченно размахивал руками, рассказывая о потрясшем его фешинском потрете Ленина:
– Фешин его успел в 1918 году написать. Еще у него Луначарский есть и даже Карл Маркс, но я не видел никогда. Ты знаешь, это самый поразительный портрет Ленина! А мы ведь столько насмотрелись – с детства. Во-первых, он явно рыжий, Ленин-то! Волос мало, но – рыжие. Во-вторых – такой взгляд, убийственный просто! Прищурился и глядит, следит за тобой. А рука! Рука – краб, рука – паук. И плотоядно выпяченная нижняя губа. Такой мрачной энергетикой веет – какой там добренький дедушка Ленин с ласковым прищуром! Воля, и воля злобная, разрушительная – «до основанья, а затем...». Это не тот Ильич, что гладил по головам детей – а тот, что расстрелы подписывал! Патронов не жалеть! Да, Фешин – гений!
Потом надолго замолчал, отвернувшись, и мрачно добавил:
– А моя живопись – дерьмо собачье.
Марина так и ахнула:
– Лёш, ты что?! С ума сошел? Как ты можешь так говорить? Ты же… Ты художник с мировым именем, ты…
– Я! – заорал он вдруг, но, опомнившись, перешел на шёпот. – Я продался, как последняя сволочь! Все на продажу! Я хватаюсь за любую работу, что предлагают, потому что… Потому что вас всех надо тянуть! Как последний ишак, тащу этот воз! Я своего не писал уже сто лет ничего! Потому что времени нет, мне передохнуть некогда! Все зря…
– Лёш, о чем ты говоришь?!
– О чем! О том! Вон, твой поэт правильно сказал: «Как обидно – чудным даром, Божьим даром обладать, зная, что растратишь даром золотую благодать. И не только зря растратишь, жемчуг свиньям раздаря, но еще к нему доплатишь жизнь, погубленную зря»!
– Но ты же занимаешься любимым делом! – Марина начала злиться. – И я всегда тебе говорила: нам достаточно самого малого, и незачем так надрываться! Мне самой вообще ничего не надо – куда мне ходить в твоих бриллиантах?! В магазин?! Чем ты плохо живешь? У меня-то вообще никакой жизни нет! Ты хоть ездишь по миру, а я мечусь между детской и кухней, и все! Где моя жизнь?!
Они кричали друг на друга страшным шёпотом, даже в пылу ссоры помня о детях и бабушке – не дай Бог услышат! Кричали ужасные вещи, обвиняя друг друга в равнодушии, непонимании, эгоизме, и Марина искренне не понимала, почему он внезапно так взъелся на нее, хотя она старается изо всех сил облегчить ему жизнь! Марина знала, что он один работает на всю семью и освободила его ото всех забот: по дому Леший не делал вообще ничего – только рисовал, думал, только отдыхал и играл с детьми. Все остальное должна была решать Марина. И вот теперь он говорит, что все зря?!
– А, тебе не понять! – Лёшка махнул на Марину рукой, и она вдруг ужасно обиделась: – Коне-ечно, где уж мне! Ты у нас гений! А мы – хомут на шее, да?!
И ушла, хлопнув дверью. Марина не спала ночь, на следующий день сама пошла к мужу мириться, что было не в ее правилах, даже просила прощения – что-то слишком страшное было в этой ссоре и в том отчуждении, что образовалось между ними потом. Но так толком и не помирились – Лёшка опять махнул рукой, довольно равнодушно: «А, ладно! Что тут говорить…»
И только теперь Марина поняла, что именно тогда Леший начал обрывать концы – сознательно или подсознательно пытаясь взвалить на Марину ответственность за будущий возможный разрыв: «Это ты виновата, ты никогда меня не понимала, мы разные люди!»
Роман "Против течения" в интернет-магазине ЭКСМО:
https://book24.ru/product/protiv-techeniya-1394280/