Авторский коллаж к роману "Я все равно тебя дождусь!"
Оправдание Марка - история его взаимоотношений с Викой, самое начало.
Это я все не могу успокоиться, что читатель обозвал моего героя "сексуально озабоченным"!
Итак, Вика пришла работать в реставрационную мастерскую, где трудится и Марк, а сейчас она в его доме - зашла за ключами, которые он унес с собой:
Первый раз Вика увидела Марка на юбилее училища – она только поступила, а Марк был совсем взрослый, не то, что она, наивная первокурсница. Вика знала – он сын обожаемой всеми преподавательницы Ольги Аркадьевны. Вика с первого же занятия влюбилась в нее – невозможно было не влюбиться: необыкновенно женственная, изысканно красивая, очень добрая и внимательная, она всегда собирала вокруг себя толпу учеников, обожателей и поклонников.
На Марка Вика весь вечер таращилась, как маленькая. Шохин заметил, очень смешно передразнил, а потом даже подошел, оказавшись с ней почти вровень – всего чуть-чуть пониже, подумаешь!
– Привет! Ну и глаза у тебя – с ума сойти!
Вика тут же залилась краской. Марк улыбнулся, подмигнул ей и отошел, а видевшая все девица тут же зашипела:
– Даже и не думай! Ты что! Это же Марк Шохин! Он тебя проглотит и не заметит! Да к нему из таких, как мы, очередь стоит…
Вика покосилась на советчицу – та была на редкость некрасивая, и Вика обиделась: с какой стати та сказала «из таких, как мы»?! Вика не считала себя некрасивой – высокая, да! Но некрасивая – никогда...
...
После училища Вика некоторое время проработала на фабрике художественных промыслов – собственно, училище и существовало при фабрике – но ей там не понравилось. Жила она как в затворе: со старыми друзьями распрощалась, новых не завела. Спряталась в раковинку, словно улитка, и редко высовывала рожки наружу, пугливо озираясь, а при первых признаках опасности тут же пряталась обратно. Ничего, можно и одной прожить!
Потом ей повезло – подвернулось место в частном детском саду. Вика занималась с детьми лепкой и рисованием, и все бы хорошо, но хозяйка так придиралась, что сил не было никаких. И когда Ольга Аркадьевна пообещала пристроить ее в музей, Вика страшно обрадовалась, и, не раздумывая, ушла из детского сада, хотя платили там больше, чем в музее. Теперь Вика была счастлива...
...
Каждое утро она просыпалась с улыбкой: сейчас, сейчас она увидит Марка! Увидит, конечно. Не всегда это было радостью, иногда просто мучением, потому что Марк строго держал дистанцию, и Вика не знала, как ее сократить: за годы пребывания «в затворе» она слегка одичала и отвыкла разговаривать. Ей порой казалось, что Марк считает ее полной дурой – Вика помалкивала и все время краснела, проклиная эту свою несчастную особенность, не понимая, что на самом деле румянец ее только красит, и Марк иногда нарочно ее дразнит, чтобы увидеть, как розовеет нежная, очень белая кожа. Потом, попривыкнув, она перестала смущаться. Вика внесла в мастерскую женское начало: разгребла угол под чайный столик, купила смешные кружки, какие-то необыкновенные чаи, и Марк, который раньше обедал, где придется, теперь с удовольствием устраивал перерыв для «чаепития в Мытищах», во время которого потихоньку пытался заглянуть внутрь раковинки: что ж там такое прячется-то? И пару раз, разговорившись, Вика ловила на себе задумчивый взгляд Марка.
И вот теперь она в его доме и варит кофе! Подумав, Вика все-таки сделала омлет. Пришел из душа Марк, выпил кофе, потом рассеянно поковырял омлет, а Вика отвернулась, потому что совершенно не могла на него смотреть, так он ей нравился. Когда они вышли в сад, выяснилось, что Марк собирается ехать на мотоцикле, и Вика струсила. Это что же, она сейчас сядет на эту страшную штуку, и ей придется коснуться Марка? Прислониться к нему?!
– Ну, ты чего? Давай! Надень-ка шлем. Да не бойся!
Она робко села, натянула шлем.
– Держись крепче. Да не так! Обними меня.
Марк взял ее руки и сцепил у себя на груди.
– Поехали!
Вика сидела, прижавшись к спине Марка, чувствуя тепло его тела, запах кожи и чистой хлопковой рубашки, под рукой билось его сердце, ветер свистел от скорости – она была согласна провести так остаток жизни, так что, когда Шохин затормозил перед музеем, она не сразу очнулась. Марк снял шлем – Вика все сидела, обнимая его.
– Эй, на борту! Ты там что, заснула?
Вика соскочила и, не оборачиваясь, помчалась к входной двери. Марк покачал головой. А Вика после полета на мотоцикле, который и длился-то всего минут десять, чувствовала себя как… как Маргарита на метле – все ей было нипочем! Шохинская Лида выходит замуж, да еще так далеко, в Англию! Марк свободен! Конечно, еще остается Александра, но ею можно пренебречь, все равно она Марка не любит! Внутри себя она слышала громкую музыку – трубы, скрипки и литавры, что-то вроде известной мелодии «Время, вперед!», сопровождающей заставку телевизионного «Времени».
– Вика! Зайди к Александре за ключами, а то мне в архив надо, ладно?
– Хорошо.
Вика вдруг вернулась, сунула ему в руки свой шлем и уставилась в глаза – она была слегка выше, но Марку все равно казалось, что она смотрит на него снизу вверх. Поморгала и сказала:
– Я вас люблю. Вот! – и ушла. Шлем упал и покатился по булыжнику. Марк стоял, разинув рот: да что ж такое происходит-то!
...
...Марк совершенно забыл о признании Вики и, только увидев ее в мастерской, вспомнил – ах ты, господи! Еще и это! Но Вика держалась, как ни в чем ни бывало, и позвала его пить чай. Ну ладно, чай так чай, надо смыть эту архивную пыль. Они сидели напротив друг друга за маленьким столиком, и Вика поджимала, как могла, ноги, чтобы не коснуться невзначай Марка, а он все посматривал на нее и хмыкал – надо же! А потом вдруг неожиданно для себя самого произнес:
– Ты знаешь… То, что ты мне сказала сегодня… Мне еще никто такого не говорил!
– Правда?!
Она сразу расцвела, засияла глазами – Шохин не выдержал и погладил ее по щеке. А Вика взяла его руку и поцеловала в ладонь – у Марка вдруг так дрогнуло все внутри, что он прикрыл лицо свободной рукой.
– Ладно, все как-нибудь образуется, не переживай! – и вышел.
А Вика улыбалась – образуется! Все образуется! Ее переполняло счастье, и она немножко попрыгала, размахивая руками и дрыгая ногами, словно резвящийся щенок. Все образуется!
...
В эту ночь Марк долго не мог заснуть: сначала все размышлял про Тамару и Айвазовского, про Ильку, Лиду и Патрика, а потом оказалось, что он думает о Вике. Целый день он словно носил в ладони ее поцелуй, да и сейчас его чувствовал. На самом деле он давно приметил Вику, но старательно обходил стороной – боялся. Словно зимой, в жуткую стужу, увидел жалкого брошенного котенка или щенка, который уже не скулит, а только смотрит в глаза каждому прохожему, постепенно теряя надежду. Увидел и прошел мимо, потому что не мог – ну, никак не мог! – забрать щенка себе. Сжал зубы и закрыл глаза, надеясь: кто-нибудь подберет и спасет. А я не могу. У меня своих забот хватает.
Какое, собственно, ему было дело? Да никакого! Мамина ученица и все. Если бы не высокий рост, может, и вообще не замечал бы – девчонки эти, они все на одно лицо. Он и не вспоминал о ней от встречи до встречи. Хотя каждый раз было странное ощущение, будто Вика чего-то ждет от Марка, а он может это дать, но… не хочет. Марк даже не сразу понял, что чувствует Вику на расстоянии: шел, например, по улице и вдруг – словно толчок в спину! А это Вика стоит и смотрит. Потом стал замечать, как резко портится настроение, а потом обязательно встречал Вику – или почти сразу, или в конце дня, но обязательно!
И когда мама стала за нее просить, первая мысль была: нет, ни за что! Но разве Марк мог маме отказать? Когда стали вместе работать, Шохин первое время был настороже, а потом привык, да и Вика держалась скромно – тише воды, ниже травы. Вика казалась ему такой безнадежно юной, что Марк относился к ней примерно как к маленькому Илюше. Она глазела на него и краснела, и Марк старался поменьше с ней общаться, чтобы не смущать. Конечно, Шохин не мог не замечать, что Вика влюблена. Это было приятно, что скрывать, но… зачем? Зачем ему нужны такие сложности? А то, что с Викой все будет не просто, он понимал. Это не легкая интрижка, это – серьезно.
Но сейчас…
Сейчас, когда он остался совершенно один…
И даже Александра его предала!
Может быть, попробовать?
А что такого?
Хоть кто-то будет счастлив…
Но на самой грани сна промелькнула мысль о том, что все это один раз уже было: и страх одиночества, и желание осчастливить женщину, и невыносимая потребность быть любимым. С кем, когда это было…
Может, во сне?
А сон ему снился странный: Марк бегал по собственному дому от одного зеркала к другому. В каждом он видел не собственное отражение, а лицо Лиды – она что-то быстро, взволнованно и беззвучно говорила, стуча по стеклу изнутри. Но Марк никак не мог разобрать, что именно – и бежал к следующему зеркалу, где повторялось то же самое, пока, наконец, в последнем зеркале не увидел вместо Лиды Вику, которая улыбалась, а потом ударила кулаком по стеклу – Марк отпрянул, окровавленные осколки посыпались на пол. А в разбитом зеркале царила полная тьма. Марк проснулся: черт, приснится же такое…
И подумал: может, позвонить Артемиде?
И что сказать – вернись, я пропаду без тебя?
Поздно, Шохин. Поздно.
С утра Марк попробовал еще поискать Айвазовского, но безуспешно, только потерял время и сильно опоздал на работу. Вика тут же стремглав к нему ринулась, и Марку не оставалось ничего другого, как распахнуть ей объятья.
– Ну, что ты! Куда ты так торопишься… Подожди…
Вика дышала ему в ухо, ее ресницы щекотали кожу. Она повернула голову и посмотрела Марку прямо в глаза:
– А чего ждать?! Пока ты подцепишь еще кого-нибудь? Или пока мы состаримся? – порассматривала его некоторое время и жалобно спросила:
– Может, ты меня наконец поцелуешь?
И он поцеловал. Прошло примерно лет двести, когда он смог от нее оторваться – отцепил от себя и держал подальше на вытянутых руках. Вика медленно моргала, и взгляд у нее был совсем потусторонний.
– Вика? Ау!
Она пришла в себя и увидела Марка – он улыбался.
– Все. Хватит. А то это вообще черт знает, что такое!
Марк усадил Вику и сам сел напротив, держа ее за руки. У него все как-то путалось в голове, потом вспомнил:
– А у тебя почему-то вкус вишни!
– Это я жвачку жевала… вишневую…
– Жвачку! Господи, с кем я связался!
– А ты со мной связался?
– Получается, что так.
Они еще поулыбались друг другу, и Марк, наконец, опомнился:
– Послушай, тут у нас некоторые неприятности, и я сейчас уйду по делам. Ты выживешь?
– Выживу…
– Вот и хорошо. Я вечером приеду за тобой. Я пошел?
– Иди…
На пороге он обернулся и признался:
– Всю ночь о тебе думал!
...
Когда он вернулся, было уже совсем поздно, но Вика ждала его, сидя во дворике на лавочке курильщиков.
– Прости, что так долго! Я даже не надеялся, что ты здесь.
– Я здесь.
– Ну что, покатаемся? Или отвезти тебя домой?
– Отвези меня к себе. Насовсем. Пожалуйста!
В глазах у нее что-то дрожало и переливалось, и Марку даже показалось, что на секунду он провалился куда-то вглубь ее взгляда, как в колодец. Он моргнул и встряхнул головой. Вика все так же смотрела на него с мольбой, ее губы вздрагивали – выносить все это не было никакой возможности, поэтому Марк просто обнял Вику и спросил:
– Ты думаешь, это хорошая идея?
– А почему нет? Я люблю тебя. Ты один, я одна, и я… тебе нравлюсь. Ведь я же тебе нравлюсь, нет?
– Нравишься, – удивляясь самому себе, Марк вздохнул и сказал: – Ну ладно, давай попробуем…
– Только заедем ко мне, я возьму кое-что, ладно?
Они уехали, так и не заметив, что из окна первого этажа южного флигеля на них смотрел человек, плохо различимый в полутьме из-за грязного стекла. Но он очень хорошо их разглядел.
Вика, в отличие от Тамары, как раз и жила в избушке на курьих ножках – оказалось, снимает там угол. И Шохин вдруг понял, что вообще-то совершенно ничего о ней не знает, кроме того, что она мамина ученица и любит его. Вика вышла с рюкзаком, и они отправились к Шохину – начинать новую жизнь.
– Сейчас я буду тебя кормить. Голодная?
– А чем ты будешь меня кормить?
– Мясом!
– Мясо я люблю.
Она села за стол, опустила голову на сложенные руки и только следила за всеми метаниями Марка по кухне. Взгляд у нее был слегка потерянный, и от утренней радостной экзальтации не осталось и следа. Она боится – понял Марк. Ужасно боится. Тогда – зачем?! Когда мясо уже почти подрумянилось, Марк не выдержал и сел рядом:
– Устала?
– Немного…
– Послушай, если ты сомневаешься или передумала, только скажи, и я отвезу тебя домой!
– И мяса не дашь?
– Конечно. Еще чего, мясо на тебя переводить!
– Нет уж! Заманил меня ужином, а теперь – отвезу!
– Тогда, может, порежешь помидоры, а?
Вика засмеялась – ладно.
Он провел Вику по дому и саду, все время говорил, развлекал – старался, как мог, но она молчала, только улыбалась, да поглядывала на него, взмахивая своими сказочными ресницами. Чем ближе к ночи двигалось время, тем больше нервничала Вика. И Марк решил: напрасно они затеяли эту историю. И зачем он только пошел на поводу у девчонки?! Любви ему захотелось! Привел ее домой – словно кошку подобрал! Решил так спастись от одиночества? Лучше бы на самом деле кошку завел. А что, это идея! Ну ладно, как-нибудь. Сам он не собирается на нее покушаться, поспит девочка ночь в соседней комнате – ничего страшного.
Но тут Вика, наконец, появилась – длинноногая, в короткой темно-красной ночнушке с изображением какого-то зверька на животе. Залезла к нему в постель и прижалась, обнимая. Марк взъерошил ей волосы – пропустил через пальцы тяжелые, густые пряди и нежно поцеловал – в щеку, потом, не удержавшись, в губы. И хотя всего пару минут назад Шохин не собирался ни на что «покушаться», сейчас он вполне определенно почувствовал желание – она так вкусно пахла, так тесно прижималась, так крепко обнимала дрожащими руками, и сердечко ее колотилось, как пленная птичка – Марк умилился.
– Вот она, моя вишневая девочка! Опять жвачку жевала?
– Нет, это паста такая.
– А что за зверь у тебя на майке?
– Медвежонок! Он на барабане играет. Правда, смешной?
– Да ты сама медвежонок!
– Чего это я медвежонок? Разве бывают такие длинные медвежонки?
– А ты такой… голенастый медвежонок! – Марк поцеловал Вику чуть более жадно и нетерпеливо, и она вдруг замерла, словно в обмороке, а потом резко села, стянула ночнушку и улеглась на Марка сверху – длинненькая, легкая, теплая. Заглянула ему в лицо – в полумраке ее глаза казались совершенно черными и бездонными. Она больше не дрожала и так решительно принялась за дело, что Марк, которому она невольно причинила боль, вздрогнул.
– Не спеши!
– Ладно…
И тут же укусила его. Да что ж это такое?! Марк был слегка ошеломлен ее напором – впервые в жизни инициатива была не на его стороне, и ему оставалось только принимать этот шквал чувственных эмоций и не захлебнуться, словно неопытный пловец в водовороте. Вика почти мгновенно заснула, а Марк еще долго маялся без сна: у него было очень странное ощущение от этой близости, но в чем именно заключалась странность, он не в силах был понять.
Утром Марка разбудил аромат кофе. Он пришел на кухню и долго подсматривал, как Вика, не замечая его, задумчиво накрывает на стол: поставит чашки, поправит, опять передвинет. Ей так шел темно-красный цвет этой смешной рубашки с медвежонком, подчеркивая невероятную белизну кожи, что Марк решил: надо ее написать! Не в этой майке, конечно – подобрать драпировку такого же цвета. Черное, белое, вишневое…
Вика увидела, как он смотрит и – ну конечно! – покраснела. Она опять выглядела взволнованной и залепетала что-то о прошлой ночи, но Марк не стал слушать, а просто снял с нее рубашку – боже, какая белая кожа! Он взял ее тут же, посадив на стол, с которого посыпались на пол так заботливо расставленные Викой чашки. Когда под ногой Марка хрустнул тонкий фарфор, он успел подумать: ракушка! Это ракушка разбилась...
Весь следующий день Марк думал о том, что с ними происходит. Время от времени он выходил из своей комнаты посмотреть на Вику – она робко поднимала на него глаза и краснела. Он никак не мог определить чувство, что испытывал с того самого момента, когда Вика поцеловала его ладонь: нежность, сострадание, жалость? Но это чувство разъедало его изнутри, как ржавчина железо.
Проведя с Викой всего одну ночь, он знал – оправдались худшие опасения: она очень непростая, с какими-то своими заморочками и страхами, с явно надломленной психикой, и в постели у них все очень далеко до идеала – несмотря на его опыт и ее старания. Но ему вдруг так понравилось, что Вика у него в доме… Он не сразу понял, в чем дело. Наконец, осознал: он же забрал щенка домой! Принес, замерзшего, за пазухой, отогрел, накормил, приласкал. Вот оно что! Вика была его собственная! Она принадлежала ему целиком, от макушки до пяток – со всеми страхами и комплексами. И ее нервная улыбка, и внезапный румянец, и вишневые поцелуи, и нескончаемые ноги с узкими ступнями, и вихры жестких черных волос, и «мохнатые» глаза – все это принадлежало ему, и только ему.
Впервые в жизни у Марка была женщина, о которой он мог сказать – «моя». Всегда он был при ком-то, всегда на обочине. Всадник на берегу моря. А теперь вдруг почувствовал себя… хозяином жизни! Их общей с Викою жизни. Это было приятно, черт побери. Сама мысль, что Вика принадлежит ему, возбуждала. Как будто к ней был прицеплен ярлычок – «собственность Марка Шохина». Моя женщина – он посмаковал эти слова и улыбнулся: моя!