В честь дня Св. Валентина
Здесь будут сразу четыре небольших отрывка - из четырех романов саги "Круги по воде".
К ДРУГОМУ БЕРЕГУ. Первая книга
Марина и Леший
Когда Кондратьевы позвали в гости – Татьянин день, святое дело! – Марина так обрадовалась, что в первый раз осмелилась перечить Дымарику, который идти не хотел: «Я одна пойду!» Она ужасно волновалась, долго металась перед зеркалом: что надеть?! С волосами замучилась: так или вот так? Боже ж ты мой, будет он там, нет? И что хуже – неизвестно. А он там был – как не быть! Заявился раньше всех и тоже нервничал: придет – не придет?! Даже подрядился гостям дверь открывать. Марина увидела Алексея – расцвела, и он заулыбался вовсю. Хорошо, Дымарик ничего не заметил, прошел, как всегда, вперед, не оглядываясь, а они так и стали, глядя друг на друга – наглядеться не могли. Марина была так хороша в простом светло-сером платье с ниткой жемчуга – волосы она свернула в греческий узел, и на длинную шею сзади спускался тонкий завиток светлых волос. Лёшка как увидел этот завиток, снимая с нее пальто – вообще все забыл.
– Мне еще переобуться, – сказала тихо Марина. – У меня там… туфельки…
Туфельки! Господи, выжить бы…
Она села – ноги не держали, а Леший, опустившись на пол около нее, расстегнул ей сапоги и надел на ноги серые лодочки на тонких шпильках, ухитрившись ни разу до нее самой не дотронуться. У него так пересохло в горле, что говорить было невозможно, да и не нужно – они просто друг на друга смотрели, и все было понятно без слов, а потом Марина закрыла глаза и словно его отпустила.
Все, все, что он делал в этот вечер, было – для нее, Марина это понимала и боялась: всем заметна тонкая блестящая нить, натянувшаяся между ними. Она сидела рядом с Дымариком, положившим руку на спинку ее стула, а напротив – Леший с гитарой: «Бирюзовые да златы колечики раскатилися да по полю-лужку, ты ушла, а твои плечики скрылися в ночную мглу!» Танька вышла плясать свою коронную цыганочку, а Леший так играл голосом, поводил плечом, поднимал бровь, так жег смеющимся взглядом, что Марина опять, как тогда на выставке, почувствовала толчок в сердце, и внутренний голос произнес: «Вот твой мужчина, дура!». Мой. И что делать? Она пошла на балкон – подышать, подумать. Дымарик вышел следом за ней, покурить.
– А что это ты тут?
– Воздухом дышу.
– Жарко стало? – с таким прозрачным намеком.
– Жарко! – Марина вспыхнула: намекает он! Хоть бы раз сам так на нее посмотрел! И ушла обратно. Там градус понизился, уже никто не орал и не плясал, Леший негромко что-то пел, а на Марину взглянул виновато – прости, мол, занесло! Опомнился слегка. Она присела к Татьяне на подлокотник кресла, стала слушать, подпевать потихоньку. Уже не глядя на Марину, задумавшись о чем-то, он завел потихоньку «Утро туманное». И так грустно звучал Лёшкин голос, что Марина не выдержала и подпела, он тут же повернулся к ней, начал заново, взяв чуть повыше, кивнул головой – вступай, мол, пора. Она вступила, и сама услышала, как страстно слились их голоса – Татьяна схватила ее за руку и смотрела с восторженным испугом. Но когда дошли до слов: «Взгляды, так жадно, так робко ловимые…» – Марина подумала: что ж мы делаем, мы сами про себя поем и все видят! В глаза друг другу глядим – «взгляды, так жадно ловимые!». Потом мелодия пошла вверх: «первая встреча!» – и сразу вниз – «последняя встреча… тихого голоса звуки любимые…» Марина забыла обо всем, как будто в этих четырех словах: «первая встреча – последняя встреча» уместилась вся не прожитая ими жизнь. Они допели, все молчали. У нее стоял комок в горле, а побледневший Леший смотрел на нее с каким-то отчаяньем. И как теперь жить, опять подумала Марина, вспомнив девочку Маргариту, так доверчиво обнявшую ее тогда на выставке, Лёшкину жену и своего Дымарика, про которого забыла напрочь. Но он про нее не забыл и мрачно сказал:
– Пойдем, хватит.
– Хорошо.
Встала, постояла, как будто ждала чего-то, посмотрела на Лешего – он не поднял головы. Марина вышла, а Лёшка уныло завел «Сиреневый туман» – из коридора слышно было: «Кондуктор не спешит, кондуктор понимает, что с девушкою я прощаюсь навсегда…»
ПРОТИВ ТЕЧЕНИЯ. Вторая книга
Фрося и Анатолий
Эту европейскую поездку он придумал от полного отчаянья, надеясь, что отвлечется, а дочерей взял просто потому, что совершенно не мог быть один, хотя сразу об этом и пожалел – особенно о том, что не оставил Киру в Москве. С Кирой Анатолий просто не знал, что и делать, а Мила, к его удивлению, совсем его не боялась и очень хорошо понимала, только порой смотрела такими глазами, словно это она – мать, а он отбившийся от рук сын-подросток. Анатолия это забавляло и трогало, но разговоры с дочерью он выдерживал с трудом: Мила была так непосредственна и искренна, как будто ей не двадцать лет, а пять, да и он совсем не привык к откровенности. В один из вечеров Мила разыскала его на терраске отеля, где он в одиночестве потягивал коньяк, любуясь крышами Флоренции на фоне заката.
– Папа, ты опять пьешь?
Мила села рядом и схватила из тяжелой керамической тарелки большую желтую грушу. Она долго задумчиво рассматривала отца, впиваясь крепкими молодыми зубами в истекающий соком грушевый бок, потом произнесла:
– Знаешь что? Тебе нужна женщина.
Он чуть не подавился и вытаращился на дочь в полном изумлении:
– Да что ты такое говоришь?!
– Тебе надо снова жениться. А то ты сопьешься. Правда, папа! Ты не думай, я все понимаю. Мама… она была… удивительная. Но она же не любила тебя?
– Откуда ты это взяла?!
– Папа! Она ведь и нас очень мало любила. Я не понимала, долго. А когда пришла Марина…
Анатолий вздохнул.
– Марина нас любила – меня, Стёпочку, даже Киру! А ведь мы ей – никто. Знаешь, мне раньше казалось, я влюблена в Алексея!
– Господи, и эта туда же, – пробормотал Анатолий, наливая себе еще коньяку. Мила покосилась, но ничего не сказала.
– А потом поняла: я в них обоих влюбилась, понимаешь? Они же были как… как инопланетяне среди нас!
– Это мы – инопланетяне.
– Ну да. И по сравнению с ними у нас в семье так холодно. Стужа просто. Ты подумай, ладно? Найди себе кого-нибудь, ты же еще такой молодой! Только кого-нибудь… теплого. Как Марина.
– Так, все! – решительно сказал Анатолий, который совершенно изнемог от этого разговора.
Ближе к утру он вдруг встал, вышел на балкончик, постоял, глядя на ночную улицу: что-то было не так, что-то изменилось в нем самом. Анатолий вдруг осознал, что он в Италии, во Флоренции – как будто второй раз проснулся. Он чувствовал себя легким, как воздушный шарик, готовый лететь по воле ветра, и ему на самом деле хотелось лететь: лететь, бежать, спешить навстречу – чему, кому? Навстречу самой жизни. Заснуть он не смог, оделся и вышел в город. Была несусветная рань. Он прошел пешком полгорода и к рассвету поднялся на Пьяццале Микельанджело, встал перед парапетом и взглянул на раскинувшийся по обоим берегам реки город, лежащий, как драгоценность, на синем бархате пологих Тосканских гор…
А через два месяца, в Париже, Мила привела ему Франсуазу. Анатолий сидел в уличном кафе и лениво смотрел на цветущую напротив сакуру – начало апреля, а у них все цветет, у этих лягушатников. Услышав радостный голос Милы и французское приветствие, он повернул голову и увидел… Валерию, молодую и прекрасную. Увидел и потерял сознание. Очнулся от того, что Мила трясла его за плечи. Француженка смотрела на Анатолия во все глаза и что-то встревоженно щебетала. Как он мог подумать, что она похожа на Валерию – эта, как же ее… Флоренс?! Ничуть не похожа! Просто… Просто это – его женщина. Вот и все. Глядя прямо в голубые глаза «Флоренс», он твердо сказал:
– Ты должна быть моей женой. Милка, переведи ей.
Потрясенная Мила что-то затарахтела по-французски, но та, похоже, и так все поняла, потому что страшно покраснела и спросила у Анатолия:
– Êtes-vous sûr?!
– Да, уверен. Как тебя зовут?
– Вы не знаете, как меня зовут, и хотите жениться на мне?! – перевела Мила ответ взволнованной француженки.
– Да.
Франсуаза смутилась еще больше и схватилась за соломинку в коктейле, но не выдержала и посмотрела на него исподлобья, нервно улыбнувшись.
– Пап, ну, ты даешь! Я надеялась, что ты… Но не с такой же скоростью!
– Где ты ее взяла?
– В Эрмитаже! Ой, в каком Эрмитаже – в Лувре! Она там…
– Скажи ей, что я не сумасшедший.
– Боюсь, не поверит…
Мила повернулась к Франсуазе и они некоторое время быстро щебетали по-французски, поглядывая на Анатолия. Увидев, как Франсуаза ахнула и взглянула на него с состраданием, Анатолий сморщился:
– Мил, ты лишнего-то не говори!
Потом ему надоело, он встал, выпил залпом ее коктейль вместе с какими-то листочками, выплюнув захрустевший на зубах лед. Взял Франсуазу за руку и потащил за собой – она пискнула и еле успела схватить сумочку, а Мила что-то кричала им вслед и смеялась. Целый день они бродили по Парижу, взявшись за руки, говорили на дикой смеси трех языков, пили кофе, ели на ходу длинные французские бутерброды и мороженое, потом, окончательно устав, рухнули на первую попавшуюся скамейку и Анатолий, наконец, поцеловал… господи, ну как же ее зовут-то?! Поцеловал и заглянул в глаза:
– Вот видишь, какая ерунда получается…
И Франсуаза повторила за ним, наморщив лоб:
– Ерюнда?
– Ага! – он еще раз ее поцеловал, а потом вскочил и опять потащил за собой. Лихо свистнув, поймал такси на углу улицы и отвез в отель, где они двое суток не вылезали из постели. Проснувшись неизвестно когда – что это: утро, вечер, день, ночь, он так и не понял – Анатолий с удовольствием рассмотрел ее сонное личико, потом нежно позвал:
– Фрося! Фро-ося…
Она потянулась и открыла один глаз:
– Фросья? С'est moi?
– Это ты. Поедешь со мной в Россию? В Москву?
– Moscou?! – она открыла второй глаз. – Oui!
У Анатолия пересохло в горле – он вдруг забыл все слова. Сказать то, что он хотел, по-русски – было очень страшно; как это будет по-французски, он не помнил; а потасканное английское «I love you» не отражало и десятой доли того, что он чувствовал. Он нервно улыбнулся, а потом вдруг произнес и сам страшно удивился – итальянского он и вовсе не знал, но это был именно итальянский:
– Ti amo! – и добавил, покраснев: – Сara mia! Mia bella…
Франсуаза ахнула и вся расцвела, а потом смешно сморщила нос и с трудом выговорила, сначала беззвучно пошевелив губами:
– Лью-блью те-бья! Так? Je t'aime!
И он ответил:
– Только так.
ОМУТЫ И ОТМЕЛИ. Книга третья
Марина и Леший.
Муся делает Марине прическу:
- Ну вот. Смотри, как красиво! Только хвост остался, заколоть нечем, а можно вот так свернуть, ракушкой…
– Правда, красиво! Необычно. Дай-ка, вон папины кисточки торчат, вечно он их везде оставляет!
И Марина ловко закрепила свернутый в ракушку хвост Лёшкиными кисточками.
– Ой, здорово! Ты как японка! Мам, ты только про Ваньку пока папе не говори, а то кто его знает, как он отреагирует…
– На что папа должен реагировать? – неожиданно спросил Леший, открывая дверь у них за спиной. – Чем это вы тут занимаетесь?
– Господи, как ты нас напугал! Подкрался!
– Напугал я их! Это я чуть с ума не сошел: слышу, разговаривают где-то, а где – не пойму. Всю квартиру обошел два раза, пока догадался! Так на что я должен реагировать?
– На новую мамину прическу! Посмотри, нравится тебе?
– Так вот где мои кисточки! А я-то обыскался! – Леший смотрел в зеркало, прямо Марине в глаза, и она вдруг вся залилась краской, даже шея стала розовой.
– Ну, пап! Я серьезно!
– Очень красивая прическа! Мне нравится. Давай-ка, иди отсюда! Я рассмотрю получше.
И Леший ловко выпроводил дочь за дверь – Муся захихикала и убежала. Он положил Марине руки на плечи, и она вдруг коротко вздохнула, прикрыв глаза. Леший нагнулся и поцеловал ее шею под волосами, потом ниже, отогнув воротник – и опять взглянул на нее в зеркало: Марина сидела вся розовая, опустив глаза и прикусив нижнюю губу. Леший улыбнулся и опустил руки ей на грудь, забравшись в вырез блузки – ласкал и смотрел, как расцветает ее лицо, вздрагивают губы и дрожат опущенные ресницы, а потом поднял и посадил на стиральную машину.
Они целовались, как в молодости – жадно и нетерпеливо, измучившись друг без друга, без того огня, что согревал и обжигал их все эти годы – и который неведомо почему вдруг погас, а сейчас неведомо почему вдруг вспыхнул вновь. Марина забыла обо всех своих страхах, и отдавалась мужу с прежней пылкостью – что-то упало, зазвенев, потом еще что-то покатилось по полу, они не замечали. Им было неудобно, Марина хваталась за Лёшкины плечи, он с трудом держался на ногах, упираясь одной рукой о стену, а другой – держа Марину за спину, но они сделали это! И в последний момент Марина даже успела схватить полотенце и вцепиться в него зубами, чтобы не закричать в полный голос.
– Какой кошмар! – сказал Леший и засмеялся. – Мы с тобой просто как безумные подростки!
Марина тоже рассмеялась, представив, как они выглядят со стороны: Лёшка со спущенными штанами и она – с задранной до пояса юбкой и разорванной блузкой: расстегивать пуговицы было некогда. Она так и сидела на стиральной машине, обнимая Лешего скрещенными ногами. Они хохотали до слез и никак не могли остановиться.
– Ты… хоть штаны-то… надень! А то вдруг… кто заглянет! Нет бы, дверь сначала запер!
И в этот самый момент кто-то действительно заглянул, испуганно ойкнул и захлопнул дверь – Лёшка с Мариной снова захохотали.
– Кто это был-то? – спросил Леший, застегивая, наконец, брюки.
– Кто-кто! Ванька, кто ж еще!
– А, наш вечный истязатель! – Лёшка поцеловал Марину. – Спать-то ко мне приходи. А то совсем от рук отбилась!
И ушел, а Марина, улыбаясь, посмотрела на себя в зеркало: прическа вся развалилась, но распущенные волосы сияли лунным светом, а кожа светилась, как розовый жемчуг. Она подобрала волосы вверх, надела шапочку и включила душ...
ТЕМНЫЕ ВОДЫ. Книга четвертая
Вита и Сергей
Вита все время пребывала в недоумении: ее женская интуиция говорила… Да просто кричала о том, что она нравится Сергею Валентиновичу! Но тогда почему он убегает?! Что она делает не так? В мужчинах Вита разбиралась не очень хорошо – раздельное школьное обучение мало способствовало приобретению хоть какого-то опыта по этой части, а начавшийся было романчик с Веней давно увял на корню. Вита уже несколько раз намекала Вене, что не склонна и дальше принимать его робкие ухаживания, но молодой человек не хотел понимать. И в один из дней, как раз перед последней лекцией Сергея Валентиновича, у них произошло решительное объяснение. Веня обвинил Виту в том, что она теряет достоинство, бегая за мужчиной, годящимся ей в отцы:
– Он же играет с тобой! Ты что, не понимаешь?! Это продуманная тактика! Он тебя заманивает!
Вита вспылила, и в этот патетический момент в аудиторию вошел Сергей Валентинович, без сомнения слышавший их громкие раздраженные голоса. Веня вспыхнул как маков цвет, с ненавистью взглянул на Сергея и выскочил в коридор, а Вита осталась. Все занятие Вита упорно смотрела в тетрадь, быстро взглядывая на Сергея Валентиновича, лишь когда тот не видел. «Неужели Веня прав?! – думала она. – Нет, не может быть...» На следующий день она поймала Сергея в аудитории, где он только что закончил мучить латынью первокурсников. Решительно вошла и стала у двери, отрезав путь к отступлению. Он растерялся и, нервно улыбнувшись, выпалил:
– Мне кажется или вы действительно меня преследуете?
– А мне кажется или вы действительно меня избегаете? – Вита очень точно повторила его интонацию.
– Не кажется.
– И почему вы меня избегаете?
– Потому что это неправильно.
– Что именно?
– Наши с вами отношения.
– Отношения?! – Вита подняла брови. – У нас с вами нет никаких «отношений». Чего вы так боитесь?
Сергей опустил голову. Его страшно поразило, что Вита разговаривает с ним совершенно бестрепетно – на равных. Словно имеет на это полное право!
– Вы что – женаты? – вдруг спросила она. – И у вас трое детей? Двое в Пензе и один на Камчатке?
– Нет, я не женат, – Сергей невольно усмехнулся, вспомнив бойкую героиню фильма «Укротительница тигров», которую цитировала Вита. – И детей у меня нет.
– Тогда что? Я слишком молода для вас?
– Это я слишком стар, Вита.
– Сколько вам? Сорок? Сорок два?
– Почти сорок пять. Но порой кажется, что все семьдесят.
– Ну да, как же я не подумала!
Вита шагнула к нему и погладила по щеке.
– Не надо, – тихо попросил он, но Вита не слушала:
– Конечно, вы же воевали! И в лагере были… Милый мой, бедный! И теперь вы боитесь поверить, что можете быть счастливы? Вы этого боитесь, да?
– Да. И этого тоже.
– А что еще? Разница в возрасте меня совсем не волнует! Что такое непреодолимое стоит между нами?
– Между мной и вами – ничего.
– Между вами и моим отцом, да?
– Вы правы. Но я… Я не готов об этом говорить. Пока.
– Что же это может быть…
– Вита! Я прошу вас!
– Хорошо-хорошо, я не стану допытываться! Вы сами мне расскажете, да? Когда будете готовы. Я подожду! Но я умоляю: не отказывайтесь от меня! Пожалуйста! Что бы оно ни было – я на вашей стороне! Потому что… я люблю вас… больше жизни…
Вита заплакала и обняла Сергея из всех сил.
– Вы сами не понимаете, что говорите… – у него на глазах тоже невольно выступили слезы. – Господи, Вита! Не плачьте, моя хорошая, не надо! Не стою я этого!
– Нет, стоите! – упрямо сказала Вита, всхлипывая.
Сергей поцеловал ее пепельную макушку и прошептал:
– Я скучал. Очень сильно.
Страшное напряжение, в котором они оба пребывали последнее время, совсем ушло и снова возникло то хрупкое ощущение неимоверной близости, возникшее было осенью – над лужей, полной облаков. Вита подняла голову – ее глаза с еще сверкающими в них слезами сияли от счастья:
– Я тоже! А вы думали обо мне?
– Каждую минуту! Я… Я люблю вас! – в полном самозабвении воскликнул Сергей и поцеловал несколько раз ее сияющее личико: висок, на котором обнаружилась крошечная родинка, несказанно его умилившая, потом ее горячие щеки и, наконец, губы – сначала очень легко и нежно, а потом, не сдержавшись, со всей страстью, с силой прижав Виту к себе. Она была теплая, живая, податливая и словно таяла в его руках – струилась, обволакивала, проникала вглубь…
Сергей отстранился, Вита медленно подняла ресницы и взглянула на него затуманенным взором.
– Напугал? – нежно спросил он.
Вита не отвечала, растерянно глядя на него широко открытыми глазами, потом медленно моргнула. «А-а, черт побери все на свете!» – подумал Сергей, и поцеловал ее еще раз. А потом просто держал в объятиях, постепенно выводя и себя, и Виту из этого опьянения любви, а сам пытался вспомнить, когда он последний раз так обнимал и целовал женщину?! Давно… Очень давно. А может, и никогда.
– Хотите… Хотите, я прямо сейчас уйду с вами? Куда угодно! – тихо спросила Вита, и Сергей окончательно опомнился.
– Нет, душа моя! Мы не можем так поступить с вашим отцом.
Он, чуть нахмурясь, смотрел на Виту и размышлял: «Надо решаться! Мало ли что может случиться: Вита проговорится отцу, он ей расскажет свою версию… Нет, нельзя этого допускать! Надо нам поговорить сейчас… Но не здесь же?!» Потом сказал:
– Пойдемте, прогуляемся.
Они вышли из аудитории и направились к выходу. Вита все еще пребывала в полуобморочном состоянии: когда она целовалась с Веней, то ничего подобного не испытывала! При одном только взгляде на губы Сергея у нее темнело в глазах, и подкашивались ноги. «Так вот оно что! – думала Вита. – Значит, так оно бывает у взрослых!» Вита считала себя вполне современной девушкой: она, не смущаясь и не краснея, разглядывала в Пушкинском музее обнаженного Давида Микеланджело, а соответствующие главы Медицинской энциклопедии, стоявшей в книжном шкафу родителей подружки, она изучила еще в девятом классе. Но, несмотря на теоретическую подкованность, Вита была совершенно не готова к реакции собственного тела на объятия и поцелуи Сергея Валентиновича! И сейчас она все время прислушивалась к себе, лелея эти сладостные ощущения…
– Куда мы идем? – спросила Вита, с трудом поспевая за размашистым шагом Сергея. Но он не ответил. Сергей повел ее переулками и в какой-то момент осознал, что они держатся за руки: «Господи, помоги мне!»