Не слишком понравилось. Как-то пресно. Хотя вроде как детектив. Ярко выписаны персонажи, дом, где живет главная героиня - как живой, опять же близкая среда - люди искусства. Много интересной информации. Но в целом - не зацепило.
У меня так бывает: одна деталь перевешивает все остальное, и теряется интерес к тексту. В данном случае деталь была такая: слово "женщина" применительно к главной героине. Ну да, кто скажет, что это мужчина? Конечно, женщина. И я понимаю (сама страдаю!), что двадцать раз повторить на одной странице "Александра подошла, Александра посмотрела, Александра то, Александра сё" - напрягает. Можно сказать "она". Но когда на странице много раз "Александра" и "она", а потом вдруг "Женщина подошла к окну", то как-то вздрагиваешь: какая еще женщина? Откуда она взялась?
Я наверно плохо объясняю, что меня коробит!
Но я и себе пытаюсь объяснить.
Происходящее в романе мы видим как бы глазами Александры, хотя и написано все в третьем лице. Но это некая условность, и каждая читательница невольно примеряет на себя роль Александры, за спиной которой стоит кукловод-автор. Рядом стоит, очень близко. А когда в тексте появляется вдруг "женщина подошла к окну", то меняется точка зрения: автор (и читатель вместе с ним) внезапно оказывается над действием, смотрит на него сверху, и с этой высоты уже не видно (и не важно), что героиню зовут Александра - она просто женщина. Неизвестно какая.
Никому не навязываю свое мнение, но я именно так это чувствую. Интересно, согласится ли кто со мной.
Для примера приведу большой отрывок из "Анны Карениной". Персонаж пару раз назван по имени - "Китти", а дальше в каждом (!) предложениии - "она". Никаких "девушек". Автор даже не задумался над разноообразием, и читателю это не мешает нисколько.
"Кити испытывала после обеда до начала вечера чувство, подобное тому, какое испытывает юноша пред битвою. Сердце ее билось сильно, и мысли не могли ни на чем остановиться.
Она чувствовала, что нынешний вечер, когда они оба в первый раз встречаются, должен быть решительный в ее судьбе. И она беспрестанно представляла себе их, то каждого порознь, то вместе обоих. Когда она думала о прошедшем, она с удовольствием, с нежностью останавливалась на воспоминаниях своих отношений к Левину. Воспоминания детства и воспоминания о дружбе Левина с ее умершим братом придавали особенную поэтическую прелесть ее отношениям с ним. Его любовь к ней, в которой она была уверена, была лестна и радостна ей. И ей легко было вспоминать о Левине. К воспоминаниям о Вронском, напротив, примешивалось что-то неловкое, хотя он был в высшей степени светский и спокойный человек; как будто фальшь какая-то была, — не в нем, он был очень прост и мил, — но в ней самой, тогда как с Левиным она чувствовала себя совершенно простою и ясною. Но зато, как только она думала о будущем с Вронским, пред ней вставала перспектива блестяще-счастливая; с Левиным же будущность представлялась туманною.
Взойдя наверх одеться для вечера и взглянув в зеркало, она с радостью заметила, что она в одном из своих хороших дней и в полном обладании всеми своими силами, а это ей так нужно было для предстоящего: она чувствовала в себе внешнюю тишину и свободную грацию движений.
В половине восьмого, только что она сошла в гостиную, лакей доложил: «Константин Дмитрич Левин». Княгиня была еще в своей комнате, и князь не выходил. «Так и есть», — подумала Кити, и вся кровь прилила ей к сердцу. Она ужаснулась своей бледности, взглянув в зеркало.
Теперь она верно знала, что он затем и приехал раньше, чтобы застать ее одну и сделать предложение. И тут только в первый раз все дело представилось ей совсем с другой, новой стороны. Тут только она поняла, что вопрос касается не ее одной, — с кем она будет счастлива и кого она любит, — но что сию минуту она должна оскорбить человека, которого она любит. И оскорбить жестоко... За что? За то, что он, милый, любит ее, влюблен в нее. Но, делать нечего, так нужно, так должно.
«Боже мой, неужели это я должна сама сказать ему? — подумала она. — Ну что я скажу ему? Неужели я скажу ему, что я его не люблю? Это будет неправда. Что ж я скажу ему? Скажу, что люблю другого? Нет, это невозможно. Я уйду, уйду».
Она уже подходила к дверям, когда услыхала его шаги. «Нет! нечестно. Чего мне бояться? Я ничего дурного не сделала. Что будет, то будет! Скажу правду. Да с ним не может быть неловко. Вот он», — сказала она себе, увидав всю его сильную и робкую фигуру с блестящими, устремленными на себя глазами. Она прямо взглянула ему в лицо, как бы умоляя его о пощаде, и подала руку..."